Приедут, фотографируются на память, у тёплых, нагретых солнцем камней с глубоко высеченными буквами.

Они громко смеются. Стайка воробышков-подростков. В такой стайке обязательно пара острословов найдётся. Видимо, экскурсовод или учитель отошёл куда-то пива выпить, может, по нужде какой. Теплынь, начало лета, свобода…

Когда бываю здесь, обязательно здороваюсь, приветствую всех, как давних друзей:

- Привет, овраг, ты вроде как глубже стал и темнее…Ручей, привет! Всё такой же холодный?! Ясени, дубы, вам тоже привет! Вы всегда впечатляете. Вот тебе - сколько лет?!- Касаюсь мощной, с глубокими бороздами коры, одного из древних великанов. Мрачный, в три обхвата ствол, почти без ветвей, впечатление, будто насупился, не рад мне. Ну конечно, побеспокоил муравей…

После прореживания леса дубы отвозят на распиловку - отличный материал! Мастера нещадно ругаются, - древесина внутри синяя, столько осколков и пуль в ней, а фрезы, натыкаясь на металл, ломаются одна за другой.

Немцы, во время войны, опасаясь нашей артиллерии, в таких глубоких урочищах и на скатах холмов, под дубовыми кронами, устраивали укрытия, ДОТы, обкладывая валунами. И дуб-великан и камни, вывернутые из земли, помнят это до сих пор.

Помнят и девчонок, в тяжёлых зелёных касках, которые упрямо лезли сюда, потому что так приказали. Помнят и чужих, немецких солдат, которым только погибнуть здесь оставалось…

Карабкаюсь вверх, почти налегке, ноги скользят по осыпи то и дело, воздуха не хватает, сердце заходится лихорадочным боем. Цепляюсь за корни, за скальные уступы:

- Давайте, помогайте, вы же свои!

Кое-как, с большим трудом, выбираюсь наверх. Отдышаться бы теперь…

Так и рассказываю детворе, как мне рассказали старые камни. На ладони - маленькое, девчоночье, потемневшее зеркальце. Первыми притихли острословы, - самые сообразительные, задумались, красивыми стали лица.

«Там, ниже, у самой реки, в небольшом углублении, целая россыпь автоматных гильз. Это дрались те, первые, кто смог переправиться. Там они и остались до конца. Так было…

Было и такое, что некого больше послать, захваченный плацдарм удерживать. Бросили тогда, в образовавшуюся брешь, неполный батальон связи, сплошь девчонки, старше двадцати двух - ни одной. Немцы озверевшие, осатаневшие, после непрерывных, многодневных атак, стрелять не стали, просто перебили, вырезали весь батальон штыками…»

Холмы, громадные, в каменных морщинах. Стою наверху, и хочется мне раскинуть руки и полететь, над рекой, над полями, над лесом…