Старый, тёмный трёхмачтовый парусник, с обломанными стеньгами, стеная всеми своими сочленениями, уткнулся в пологий берег и, качнувшись, застыл. Яростный океан ещё пытался достать его, раз за разом обрушивая чудовищной высоты валы, но не мог. И бессильно выл в дикой своей злобе. Шторм, безудержно грохотавший всю ночь о набережную, стих к утру, выбрасывая клочья разодранной грязной пены.

Город спал. Ему снились детские, сладкие сны.

Приютившиеся в кривых тонких улочках звуки, отголоски ночной бури, оседали, смягчались и мирно растекались по булыжной мостовой серой дождевой водой, унося с собой мелкий уличный сор.

Летучий голландец, наконец, нашёл свою пристань. Кутаясь в обветшалые остатки снастей, древний корабль хмуро взирал на притихший город.

Конечно же, его сразу заметили. Продирая заспанные глаза, выползая из тёплых, уютных щелей, оборванцы, местные нищие раньше всех разглядели неожиданный подарок.

Неизвестно, кто первым бросился вычищать позеленевшие внутренности фрегата.

Может быть местные рыбаки, а может и те же нищие…

*****

Только вот город исчез. Как будто его и не существовало вовсе. Не приезжали оттуда больше торговцы рыбой, не приходили письма. Налоги, исправно доставлявшиеся из Нью-Хэйвена, не появлялись в строго установленный властями срок.

Известно было лишь, что люди осмелившиеся отправится туда, навестить любимых родственников, или просто по делу, не объявлялись впоследствии.

И власти, несколько встревоженные, впрочем, с известным запозданием, как и любые власти в мире, потрещав зубчиками государственных шестерёнок, наконец, зашевелились. В Нью-Хэйвен были отправлены с промежутком в две недели, две роты солдат, одна за другой. Что не дало никакого эффекта, солдаты исчезли совершенно бесследно, вместе с офицерами, не подав ни единой весточки.

Уже всерьёз обеспокоенный происходящим, земельный магистрат, призвал армейское командование, дабы попытаться решить, этот надоедливый вопрос. По самым скромным подсчётам, казна недосчитывалась многих сотен тысяч, уж не говоря о пропавших посланцах.

Решено было, по прошествии многих совещаний, каверзных интриг всевозможных интендантств, посылания нарочных с депешами из одного ведомства в другое и междоусобных склок генералитета, бросить на разведку опытного офицера связи.

Таковой нашёлся быстро,- молодой, неплохо зарекомендовавший себя в двух недавних компаниях на Бенгальском берегу и в Ост-Индии. Получив строжайшее предписание не вмешиваться, ни в какие стычки, не подвергать себя напрасному риску и обязательнейшим образом вернуться с соответствующим донесением об увиденном и услышанном, офицер отправился в дорогу, предварительно запасшись провиантом на первое время.

Приблизившись к Нью-Хэйвену вплотную, увидев шпили городской ратуши и церкви, после утомительной, трёхдневной непрестанной поездки, прерываемой только для отдыха и кормёжки измученной лошади, всадник был неприятно удивлён.

Город был еле различим, окутанный то ли туманом, то ли плотной дымкой. Впечатление, будто на город упала огромная грозовая туча. Только изредка можно было рассмотреть верхушки некоторых зданий, остальное окутывала сумеречная мгла.

Лошадь пришлось оставить, не доезжая пару километров, в густом перелеске, как и большую часть провианта. Ему нужен был тихий ход, как можно более тихий.

Украдкой, переходя от стены к стене, Ангард пробирался в этом сумрачном городе.

Улицы, дома казались нежилыми.

Неприятное такое ощущение, что уже давно здесь никого нет.

Обветшалые, перекосившиеся оконные рамы, полураспахнутые двери, висящие на одной петле. Некоторые здания скособочены на сторону, как старые деревья, а деревья густо опутаны паутиной. Многие рухнули прямо на брусчатку.

А из трещин взбугрившегося булыжника мостовой, пробивается серая, осклизлая трава.

Волчий вой. Насторожился.

Где-то совсем рядом. Офицер повёл стволом револьвера по тёмным проёмам окон, напряжённо ожидая.

Откуда-то из-за поворота, слепо мотая из стороны в сторону головой, словно пьяный, неуверенной трусцой, грязно-серый, весь какой-то облезшими клочьями, выскочил волк.

Самый настоящий. От взгляда на него, Ангарду стало не по себе.

На месте, где обычно бывают глаза, не было ничего, лишь забитые пылью кровавые раны, со свисающими струпьями слипшейся шерсти.

Странно.

Как он заметил, когти изогнуты, искривлены и непомерно длинны. Оттого и бежит так, будто лапы перебиты.

Волк повёл мордой, повернув её в сторону Ангарда, не останавливая свой пьяный бег и исчез в переулке.

Он не стал стрелять, совсем было ни к чему.

Дальше по улице – никого, он двигался не спеша, внимательно разглядывая дома. Возле стен, дополняя тоскливую картину запустения, валялась переломанная мебель, стулья. Искорёженная металлическая кровать.

Обрывки одежды, полусгнившая почерневшая перина, страницы книг с неразличимыми от налёта грязи буквами.

Совсем стемнело. Сверху сеяла редкая, противная морось. Ангард провёл рукой по лицу,- на пальцах осталось липкое, жирное какое-то, как от масла.

Улочка, непрестанно виляя, вывела его к церковному двору, с невысокой, грубой каменной оградой, опутанной разросшимся плющом с тусклыми блёкло-зелёными, измятыми листьями.

Надгробные памятники разрушены, многие вросли в землю, совсем исчезнув из виду, оставив на поверхности только кочки из переплетенья сизого лишайника и полусгнившей травы.

 Из тёмного створа дырявых церковных ворот плыла музыка, торжественная и немного печальная. Огромное помещение заполнял густой, насыщенный звук органа.

И лишь напрягшись можно было различить в косом, блеклом луче света, падающем из полуразрушенной стены, маленькую светловолосую девочку, которая задумчиво склонилась к инструменту.

Первым его желанием было подойти и окликнуть, или тронуть, но приблизившись лишь на несколько шагов, он остановился.

Сквозь неё он видел регуляторы и клавиатуру. Не отрываясь, смотрел на тонкие изящные пальцы, мягко извлекающие такие глубокие тона…

Осторожно, стараясь не зацепить беспорядочно валяющиеся скамьи, Ангард покинул зал, преследуемый тревожащей мелодией.

Снаружи всё так же неуютно сыпалась водяная пыль. 

Он заметил движение в глубине двора.

Какое-то существо, то ли старуха в отрепьях, то ли согбенный старик со спутанной гривой волос, стоя на четырёх, терзало бесформенную грязную тряпку, издавая при этом утробное рычание, пытаясь оторвать кусок совсем по-собачьи, прижимая лапами-руками к земле это «что-то» и неистово дёргая добычу из стороны в сторону.

На таком расстоянии не различить, что там и подойти незамеченным крайне сложно.

Чувства в сумерках напряжены до предела.

Ему казалось, слышит шорох крыльев летучей мыши за километр.

Вот и сейчас, он услышал звук далёких шагов, как минимум, десяток человек идёт.

Не раздумывая долго, он высоким прыжком преодолел каменную кладку и мягко приземлился с другой стороны, не издав ни звука при этом. Чуть не ударился о торчавший из земли, деревянный покосившийся крест.

Но точно прыгнул. Не задел

«Подготовка, - что надо!», с удовлетворением отметил про себя.

На кресте болтался клок потемневшей бумаги, прибитый ржавым, изогнутым гвоздём.

Почти уткнувшись в него носом, он силился прочесть хоть слово:

«..бысть ..эх…прем.. ного малых сих …изрядно..».

Буквы были страшно знакомы, роились в голове как пчёлы, никак не складываясь. Он решил, что устали глаза. Темно.

- Что это у меня,- удивлённо смотрел на странный предмет.- Где это я мог подобрать?!

Пахнет так резко, нехорошо. Выбросил.

Развернулся и крадучись, пошёл на звук, издаваемый людьми. Почему он решил, что это люди и сам не мог понять, почувствовал, наверное.

Чудные, дурнопахнущие балахоны, бывшие когда-то белыми, а теперь не отличавшиеся по цвету от стен, плыли вереницей мимо него, неся на своих плечах непонятные большие мешки.

«Несъедобно», решил он и припустил трусцой дальше, чутко вслушиваясь в ночь.